Два года назад, когда мне было месяца три от роду, вожак подставил стаю под облаву. Погибли почти все женщины и много взрослых волков, среди которых были мои отец и мать. Только несколько волчиц находившихся с молодняком в другой части леса, уцелели.
Говорить прямо об этом в стае было не принято. Считалось, что вожак сделал все возможное, чтобы их уберечь. Но слухи ходили разные. Да я и сам знал, брюхом чуял, что это его вина.
Старик часто рассказывал мне, какой была жизнь до нынешнего вожака, как была организована охота, какие решения выносил совет стаи. Я догадывался, что делает он это неспроста: я был самым сильным среди двухлеток – черный, огромный, с мощной первобытной хваткой. С матерыми волками, правда, еще не дрался, но чувствовал, что еще немного, и я смогу одолеть любого из них. А пока рыскал по лесу, гнал зайцев, думал, как можно было бы устроить охоту стаи в ущелье или на лосиной тропе, подыскивал удобные стоянки, в общем, исподволь готовил себя к чему-то… Старик помогал советами, братья-одногодки – тренировками силы и ловкости… В дела матерых я не лез, хотя кое-кто из них уже начал поглядывать в мою сторону не то оценивающе, не то заинтересованно.
Тем летом мы жили на краю леса, возле маленькой, позабытой всеми деревушки, и таскали кур, как лисы. Вожак считал, что этим снимается две проблемы – продовольственная и сексуальная: из деревни к нам прибегали, призывно поскуливая, бездомные собаки, и одинокие волки заводили с ними короткие, ни к чему не обязывающие романы.