- М-м-да, - неопределённо и очень тактично произнёс старший инспектор Гусев, с иронией покосившись на меня. - Ну и что ты с этим думаешь делать?
"Это" представляло собою на редкость гнусное зрелище. Щуплый семимесячный "немчик", в сучьем типе и беднокостный, жалобно пучил глазки и мелко дрожал всеми фибрами и сегментами своего полудохлого организма, очевидно полагая, что пришёл последний час его перепуганной жизни. И не слишком, надо признать, в своих предположениях заблуждался. Целиком и полностью согласиться с его собачьим мнением по данному вопросу имелось достаточно оснований не только у инспектора Гусева, но и у всех остальных членов приёмо-оценочной комиссии. Только мне одному нельзя было с ним соглашаться, существовали на то у меня весьма серьёзные субъективные резоны. А объективно-то, конечно, никакая служебная карьера Альтаиру (так этот поганец был наречён) не светила ни в ближайшей, ни даже в самой отдалённой перспективе, да и вообще никакой иной перспективы у него не просматривалось, кроме незамедлительной выбраковки, списания и, вследствие сего, преждевременно скорой встречи с прапращурами. Данная процедура, собственно говоря, ему предписывалась действовавшим тогда наставлением по служебному собаководству. Пытаться дрессировать трусов, даже и вполовину не настолько отъявленных, как этот экземпляр, справедливо считается занятием практически безнадёжным. Но у меня ведь положение безвыходное. Все это понимают, смотрят сочувственно, ждут. Я сам должен вынести приговор собаке и вместе с тем - только-только начатой мною в питомнике племенной работе. Альтаир - именно тот первый блин, который комом. Но его мне не простят. Потому что достал я уже начальников своими инициативами и нововведениями.
Нельзя тянуть паузу до бесконечности, неприлично. Предельно спокойно и равнодушно говорю:
- Пусть поживёт в питомнике, освоится немножко. Там видно будет.
Поглядел Гусев испытующе. Ясное дело, прошу отсрочки. Да неужели отсрочка что-нибудь изменит в мою пользу? Смешно и надеяться. Вот разве что провалюсь с ещё большим треском, только и всего-то.
- Ладно, - отвечает. - Пусть поживёт. Немножко...
Увы, за два последующих месяца своего существования Альтаир не претерпел в части поведения никаких хоть сколько-нибудь ощутимых изменений. Более омерзительного труса я в жизни своей не видывал. В течение всего дня, пока на питомнике были люди и постоянно лаяли собаки, он носа своего из будки не высовывал. Даже к еде. Вожатые порою его и кормить забывали: думали, что вольер пустой и, значит, миску ставить незачем. Он и гадил в кабине, боясь днем выйти на свет. Увидеть Таира в полной красе можно было двумя способами. Первый - вытащить из будки силой. Противное занятие. Остекленевшие остановившиеся глаза, ступорная окаменелость мышц, обильные выделения из всех предназначенных для этой цели отверстий, включая вонючие параанальные железы. Один раз попробуешь так сделать - больше вряд ли захочешь. Второй способ требует времени и терпения. В конце рабочего дня, когда вожатые уйдут домой, надо распахнуть дверь в Альтаиров вольер, оставить напротив неё миску с кашей и тщательно замаскироваться на местности. После того как собакам, наконец, надоест брехать, следует в тишине подождать ещё минут пятнадцать. Тогда, непрестанно озираясь и тревожно поводя носом, на трясущихся и подгибающихся ножках из кабины к двери медленно-медленно начинает подкрадываться энтая гадость. Тихонько высунет из вольера морду, изучит обстановку. Если ничего не испугается и собаки молчат, таким же макаром выползет наружу, недоверчиво принюхается к каше. Если очень голодный, то судорожно похватает её из миски, а если не очень - то и жрать остережётся. Может и попутешествовать немного вдоль стеночки или забора, но на открытое пространство ни за что не выйдет. Коли вздумаешь в это время к нему подойти, то не убегает даже, а прижимается к земле и пускает лужу. В общем, не собака, а сплошная блевотина.
Не подумайте, ради всего святого, что получение посредством разведения настолько выдающейся дряни явилось исключительно моей заслугой. Хотя от долевого участия я отказаться при всем желании не могу, но уверяю, что без помощи вышестоящих товарищей такого результата мне лично просто непосильно было бы добиться.
Как всё случилось-то. Подвернулась оказия купить в питомник производителя чуть ли не самых модных в то время кровей. Звали его Асс с Нового Света. Кобелёшка не шибко видный, но ладненький, с очень хорошими движениями; всяких нескладух анатомически улучшать - милое дело. Что еще интересно, он сын Омара фон Аугуста Варте, дети которого поголовно "следовики", как говорится, от Бога. Но Асс (в жизни - Гоша), к сожалению, в части характера довольно мягкий, позднеспелый, несколько инфантильный, и как улучшателя психики его при любом раскладе лучше было даже и не рассматривать. Таких, как он, вязать можно только с суками храбрыми, стойкими. Их тогда, в общем-то, хватало. Продавали Гошу, по любительским меркам, задёшево, но для отдела охраны это была цена невиданная, почему разрешение на покупку пришлось выбивать на уровне областного руководства. А спустя совсем немного времени приобрели мы недорого суку Эльзу, которая хоть и злобная, но трусоватая и слишком нервозная, и спаривать её надо, соответственно, с кобелём волевым и мужественным. Здесь Гоша как кандидат, понятно, не котировался. Собираюсь я ехать с Эльзой в Пермь, где был очень подходящий для неё кобель, а начальство мне и выдаёт:
- Ты производителя купил? Купил. Вот с ним и вяжи!
И "аллес". И никакие мои доводы к рассмотрению не принимаются.
В положенный срок принесла Эльза от Асса трёх отпрысков, все кобельки. А в питомнике растить собак накладно, и мы иногда передавали щенков на выращивание детям, которые хотели завести себе овчарку. Договор, разумеется, заключали с родителями. Через полгода забирали набравший размеров и окрепший "полуфабрикат" в питомник, а в компенсацию за кормёжку и труды либо давали месячного щенка, либо, если у ребёнка желание иметь собаку к этому времени остывало, платили деньги. Вот и Гошиных с Эльзой потомков до семи месяцев держали по квартирам. А потом, по их возвращении, такая, значит, история и приключилась.
Из трёх принятых назад подростков один вскорости издох от не помню уж какой инфекции, второй - Аполлон - был пристойным малым, ну а третий, Альтаир, совсем не той выпечки оказался.
Срок пришёл, пора юных овчарок закреплять за милиционерами и готовить к службе. С Аполлоном да ещё с двумя его полубратьями по отцу, Кентом и Каем, особых проблем нет, а по поводу Таира мне уже без всяких околичностей, прямо в лоб, Гусев вопрос и задаёт:
- Когда списывать будешь?
Однако я уже это дело обмыслить успел, подготовился:
- Дрессировать, - говорю, - стану. Сам. Завтра и начну. С текучкой я разобрался, ведомости написал, так что время до конца месяца есть. Вот только дрессировать в основном буду по ночам, а потому с утра, если сплю в кабинете, без нужды меня не поднимайте.
На том и договорились. Хоть и качал недоверчиво головой старший инспектор Гусев, всё же спорить не стал, оценил мой настрой.
А почему по ночам? Во избежание конфликтов. Потому что даже людям, не слишком отягощённым душевной теплотой и гуманизмом, не стоит лишний раз видеть, какими профессиональными способами перековываются собаки со столь паршивыми характерами. Постороннему, ставшему невольным свидетелем этого процесса, крайне трудно сохранять хотя бы внешнее спокойствие. Не раз и не два при исправлении плохих или испорченных собак меня случайные зрители в полный голос называли садистом. (А какой же я садист? Кому надо - знают, и скрывать тут нечего, что из школы садистов вашего покорного слугу ещё в первой четверти вытурили. За прилежание. С тех пор самоучкою кое-как и перебиваюсь). Бывали по сему поводу и стычки. Хоть и жаль порой доброго человека, самоотверженно бросающегося с кулаками в защиту вопящей собаки, но иногда приходится и в лоб ему засветить. Когда в целях самообороны, а когда и потому что объяснять словами смысл происходящего некогда и нельзя. Не наградишь собаку по заслугам своевременно, не перечтёшь ей рёбра подручными средствами, отвлечёшься от этого дела на вмешательство самоназначенного адвоката с зелёными то ли от недозрелости, то ли от плесени мозгами, псина быстренько и смекнёт, что апелляция к общественному мнению штука крайне для неё выгодная. И в следующий раз, при подобных обстоятельствах или даже при намёке на них, станет взывать о помощи с громкостью корабельной сирены и чрезвычайно настойчиво. Лишь только вспомню, сколько трудов пошло прахом из-за безрассудства бытовых гуманистов, да чем для иных собак впоследствии это обернулось, так с досады пальцы сами в кулаки сжимаются. Поистине "несть глупости горшия, яко же глупость". И должна быть она, по законам справедливости, наказуемой!

2

Купил я у кого-то из милиционеров новые яловые сапоги, посадил Альтаира на голодную диету, выспался хорошенько - в общем, обеспечил боеготовность номер один - и поехали!
Безусловно хорош армейский стимулирующий лекарственный препарат "СК-45", удивительно эффективно помогает от упрямства и придури! "СК" означает "сапоги кирзовые", а "45", разумеется, размер ноги. Так вот, я вам доложу: яловые, хоть и сорок третьего, оказались ничуть не хуже. Правда, и настоящие медикаменты здесь тоже пришлось применять. Во-первых, витаминов лошадиные дозы - при стрессе потребность в них резко увеличивается. И не только у Таира - у меня точно так же. Во-вторых, поскольку, как я говорил уже прежде, Таир был в сучьем типе, у него недостаточно вырабатывался мужской половой гормон - тестостерон, что не могло не отражаться на поведении. Потому тестостерончика я ему маленький курс проколол. Но при перековке характера вовсе не это главное, а главное - обеспечить непрерывность процесса психологического давления. В необходимой пропорции сочетая оное, конечно, с давлением физическим. Так что в течение нескольких суток спал я урывками, не более двух часов подряд, равно как и подопытный кролик Альтаир. По-другому ничего бы не получилось. Единственная надежда мне оставалась та, что Таир какой-никакой, но всё же чистый по крови "немец" из рабочей линии, а значит выносливость его нервной системы и организма вне всяких подозрений. Должен выдержать. И должен измениться в нужную сторону. На "восточника" или полукровку настолько сильно и продолжительно давить я, пожалуй, вряд ли бы решился.
Как всё это выглядело? О, конечно, с виду ужасно! Но зато, если присмотреться внимательнее, всё происходившее было не просто логичным, а даже более того - этологичным. То есть, понятным с точки зрения собачьей психологии и доступным для разумения Таиру, с учётом его индивидуальных искривлений в восприятии окружающей действительности.
При использовании жёстких методов дрессуры самое главное внимательно, даже скрупулёзно, отслеживать все малейшие изменения поведения собаки, тщательно контролировать сознательные и неосознанные собственные действия и последовательно соблюдать несколько довольно простых правил "курощения" и "низведения".
Актёрствовать перед дрессируемой собакой надо всегда как можно выразительнее - всякая псина на эмоции податлива, и к тому же ей для вникания в ситуацию требуется в любой момент без затруднений прочитывать желания и показное настроение дрессировщика. Каково бы ни было действительное внутреннее состояние, а нужно надёжно держать себя в руках. С рациональным педантизмом, критически, как бы со стороны, ежесекундно оценивать не только собачье, но и своё поведение, ни на мгновение не допускать ни малейшей неуверенности, подавлять в зародыше волнение и торопливость. Разумеется, никогда нельзя злиться на собаку или мстить ей. Ни при каких обстоятельствах! Даже получив укус, даже тщательно выколачивая ей после такого пыль из шкуры и мозгов, даже придушивая её, следует всё время сохранять трезвый рассудок и проделывать указанные процедуры уж если не с любовью к собаке, то по крайней мере очень расчётливо. Ведь она не враг, а будущий друг! Но в то же время нельзя казаться холодным и безучастным. Чувства нужно своевременно и убедительно имитировать. Причём не только тоном и громкостью голоса, но также мимикой, взглядом, движениями и позами. На резко контрастный эмоциональный перехлёст, как в плохом театре или мексиканском телесериале, хорошо отзываются собаки живые и энергичные, но вместе с тем достаточно уравновешенные, а особенно потребен такой подход к спокойным и флегматичным. Однако когда имеешь дело с задавленными жизнью ипохондриками, либо психически неустойчивыми неврастениками - меланхоликами и холериками, проявления эмоций приходится дозировать чуть ли не с аптекарской точностью. Иначе на слишком бурное проявление дрессировщиком радости, холерик, например, может ответить настолько бешеным всплеском восторга, вместе с которым запросто выплеснет из своей памяти и всё, чему только что научился. А то же поведение человека ипохондрик и меланхолик непременно воспримет в первый миг как начало наказания, перепугается и совершенно растеряется. И ближайшие полчаса, что в одном, что в другом случае, дрессировщику предстоит, как правило, напрасно потратить на восстановление уже достигнутого, казалось бы, результата.
Чтобы подавить у собаки боязливое отношение к любым жизненным реалиям, обычно рекомендующиеся мягкие способы воздействия, как то: постепенное приучение к вызывающим испуг раздражителям, отвлечение от страхов игрой или лакомством, - совершенно не годятся, особенно при недостатке времени, и даже более того - чаще приносят вред, закрепляя врождённую трусость привычкой. По-настоящему эффективных методов, которые возможно применить в практике дрессировки служебных собак (если, конечно, от этих собак требуется надёжность в работе), совсем немного, и лучше всего использовать их в комбинации друг с другом. Первый и поистине универсальный из них - дрессировка на пищевом подкреплении с основательной предварительной голодовкой. Стремление насытиться, как и трусость, коренится в здоровом инстинкте самосохранения. Сделайте желание поесть сильнее желания убежать - и вы, как говорят умные биологи, замените у собаки одну мотивацию поведения на другую. Если приходится иметь дело с попросту ленивой скотиной, которую нужно принудить к активной работе, ей и суток отдыха от переработки пищи вполне хватит для того, чтобы очень живо заинтересоваться всем, что так или иначе связано хоть с каким-нибудь кормлением. Идеальной считается пауза в тридцать шесть часов. Но если требуется преодолеть страх или постоянное упрямство, следует предпринять более крутые меры. Например, ограничить на несколько дней или даже на пару недель рацион питания исключительно теми кусочками, которые собаке удастся честным трудом заработать в ходе дрессировочных занятий.
Конечно, на растолстевшую собаку голодовка действует слабее, потому лишние подкожные отложения к началу занятий должны быть безоговорочно и полностью ликвидированы. По-видимому, как это показывает практика дрессировки, анатомия живой собаки разительно отличается от анатомии собаки мёртвой. Это у мёртвой собаки желудок находится в брюшной полости. А у живой - странным образом располагается в непосредственной близости от головного мозга, отчего в случае переполнения начинает этот мозг сжимать, в значительной степени затрудняя шевеление извилинами. И таким же непреложно установленным научным фактом следует считать, что жировые запасы в самую первую очередь - и с теми же последствиями - накапливаются внутри черепной коробки. Стоит лишь освободить большие полушария от избыточного на них давления со стороны желудка или сала, дав таким образом собачьим мыслям необходимый для полёта простор, как сразу становится понятным, что стократ прав был незабвенный и великий дрессировщик Дуров, говоря: "Всё делает голод. Он дрессирует всё живущее на свете - и людей, и животных".
Другой сильно действующий на трусов метод - доведение до состояния крайнего утомления. Когда собака от усталости еле переставляет ноги, ей уже, ясное дело, не до того, чтобы чего-то там понапрасну бояться. Просто сил на это не хватает. Те же умные биологи, которым трудно объясняться на общедоступном языке, говорят: "повышается порог чувствительности к воздействию раздражителей". Тут, конечно, хорошо иметь для смены одного-двух напарников, потому как физическая выносливость у собаки обыкновенно повыше, чем у человека. Ну а за неимением напарников, есть, конечно, определённые дрессировщицкие хитрости. Во-первых, выбор темпа движения. Собаку нужно водить на неудобной для неё скорости. Если у собаки от природы широкий и быстрый шаг - то заставить её ходить более медленным шагом или, наоборот, медленной рысью. Если же она предпочитает рысь, то надо выбрать темп переходный от шага к рыси. Главное, найти ту скорость, при которой ноги собаки движутся наименее согласованно, а спина постоянно переваливается с боку на бок; тогда и человек может поспорить с собачкой по части выносливости. Во-вторых, нельзя давать мучимой животине ни минуты отдыха. Постоянно идти в неудобном темпе, не имея возможности хотя бы для непродолжительного расслабления, ей очень тяжко. А отдыхом для неё здесь будет не только предоставленная возможность минуту - две полежать, но даже и временное изменение аллюра пусть на более быстрый, но зато привычный и удобный ход. Непродолжительные остановки на несколько секунд допустимы исключительно для выполнения собакой каких-либо команд. А в случае, если, по неотложной причине, собаку всё же нужно на минуту привязать, то привязывать её надо так, чтобы не могла она ни лечь, ни удобно сесть или встать: очень коротко, почти за ошейник, и на подходящей высоте. (Я не сказал - повесить. Ноги-то у нее, все четыре, должны, разумеется, касаться земли! Повешение - из другой оперы, о нём ещё успеем поговорить). И вот так вот надлежит прогуливаться - часа три-четыре подряд. Иногда и дольше. Причём большую часть времени, с начала занятия, нужно ходить по одному и тому же маршруту, чтобы усталость психическая накладывалась на усталость физическую.
Клин клином вышибают, а "шланг" - шлангом . В этом и состоит суть третьего, наиболее неприятного в исполнении, но необходимого метода перекройки труса под героя. Умные биологи говорят в данном случае о вытеснении одного стимула другим. А проще, собака должна уяснить и крепко-накрепко запомнить, что все ужасы того и этого света - сущий пустяк по сравнению с гневом хозяина. Для достижения такого результата и нужны крепкие сапоги (мои через две недели тесного общения с Таиром разбились в блины), хлысты, парфорсные ошейники, а иногда и кратковременное удушение. Дрессировщик в случае крайней нужды - хоть и редко, но бывает! - должен самым доступным образом объяснить собаке, что справедливость его свята и безгранична, равно как мощь и власть, и что за особо жуткие грехи он может вообще лишить собаку не только пищи, но и воздуха, а вместе с тем и самой жизни. Например, за попытку выяснить с ним отношения посредством зубов. Столь тяжкое преступление наказывать как-либо иначе, если собака сильна, хорошо умеет кусаться и не питает уважения к хозяину, не имеет смысла: слишком много ненужного риска для обеих сторон. А Таира пришлось разок "вздёрнуть высоко и коротко" (так, если верить Льву Гумилёву, выражались некоторые заслуженные деятели юстиции в средние века) за побеги с дрессировочной площадки - и этого ему хватило, чтобы впредь отказаться навсегда от рецидивов. Ну, на тему, каким образом полагается правильно вешать собачку без ущерба для её и для собственного здоровья, мы побеседуем как-нибудь попозже, но главное, что факт удавления имел место быть, и что без него никак невозможно было обойтись.
Вечерком вытащил я, значит, Таира из будки и повёл его на дрессировочную площадку. Повёл - это, правда, слишком приблизительно сказано: на самом деле волоком тащил. А чтобы он поменьше упирался, вместо ошейника накинул ему на горлышко петельку. На сотню метров таким манером молча отбуксировал, а дальше ему уже расхотелось ехать на боку, хрипеть да пускать слюни - стал ножками понемногу перебирать. Я в ответ перестаю изображать из себя пашущий трактор, в смысле - прекращаю тянуть непрерывно поводок, а перехожу на другой режим: как только подопечный упирается или просто останавливается, дёргаю поводок очень сильно. Когда одного рывка хватает, а когда и серию приходится выдать. Теперь похваливаю, конечно, если пёс у ноги хоть пару шагов пройдёт, а иногда и мясо предлагаю. Только не берёт он мясо, не до мяса ему при таких-то страхах. Минут через десять, однако, вижу - гад ползучий пообвыкся малость и начал изобретать способы, как всё это дело прекратить, но пока без особых фантазий: шлёпается опять на бок, а то и на спину, вырваться пытается, да ещё и поорать решил. Истерит, одним словом. Вот тут я его понемногу и познакомил с яловыми сапогами. Как только он что-нибудь отчубучит из этой серии, тут же попинаю слегонца по бёдрам да по рёбрам, где безопасно; при этом на него, конечно, грозно порыкиваю и опять дёргаю поводок, покуда тварь дрожащая не поспешит с моими желаниями согласиться. Попутно с "движением рядом" изучаем, каким образом порядочной собаке полагается выполнять команду "сидеть". Вместо петельки нацепил на недоделка строгий ошейник (он же - парфорс, он же обыденно именуемый - "строгач"), загодя туго пригнанный по размеру, чтобы и колол, и душил одновременно. На парфорсе-то особо не порыпаешься, не такие смирялись. А Таира, того и совсем ненадолго хватило - перепсиховал, бедолага. Поначалу трясся всем телом, а тут костенеть от перенапряжения начал: движения будто у лунатика, даже глаза не успевает следом за мной поворачивать. Все реакции резко замедлились, и восприятие ситуации, естественно, тоже. В общем, собачка "плывёт", как в гипнотическом сне. Запредельное торможение - оно, родимое! Первый раз я такое увидел, и ни до, ни после - никогда больше не приходилось мне встречать собак, доведённых на нервной почве до околосмертной грани.
Не всякий дрессировщик имеет отчётливое представление о том, что это за зверь такой - запредельное торможение. Как правило, за него простодушно принимают отнюдь не редкое в практике дрессировки, более имитируемое, чем действительное, состояние угнетённости, либо даже сплошь и рядом встречающийся демонстративный отказ собаки от общения, с помощью которого она пробует управлять хозяином, когда тот, например, использует физическое принуждение или наказание. С этими-то фокусами бороться не так уж трудно: достаточно на них не обращать внимания и взять за обыкновение всегда добиваться от собаки - не мытьём, так катаньем - обязательного подчинения. Как только "актриса" убедится, что её номер больше не пройдёт, а более того - за хитрости ещё и непременно полагается взбучка, так она вскоре и прекратит изображать в своём лице оскорблённую невинность, либо жертву злостного попрания прав четвероногих, либо ещё чего-нибудь, что она там из несвойственного собакам вдруг о себе вообразила. Настоящее же запредельное торможение спутать хоть с чем-либо нельзя абсолютно. Это парадоксальная фаза возбуждения, которую во внешнем её проявлении можно в какой-то степени сравнить, пожалуй, с перегревом и тепловым ударом перед самым моментом отключения сознания, или состоянием "грогги" у боксёра, пропустившего в конце трудного боя несколько тяжёлых ударов подряд, но все ещё стоящего на нетвёрдых ногах.
Я быстренько соображаю, что продолжение занятия в том же духе червиво крупными неприятностями. На "уплывающую" псинку надави чуть посильнее, она и вырубится, не отходя от кассы, а то и вообще кони двинет. До инфаркта довести - раз плюнуть. А с другой стороны, Таирова психика в данный момент настолько чувствительна и податлива, да к тому же эта драная макака ещё и настолько не способна сейчас ни к какому сознательному сопротивлению, что воистину грешно мне упускать подвернувшийся шанс. И начинаю я разыгрывать роль глубоководного водолаза: под стать Таиру замедляю в несколько крат все свои движения, терпеливо держу паузы, слова команд и похвалы произношу тягуче и спокойно, при необходимости плавно меняя тона. Сразу попадаю в унисон: Таир меня слышит и понимает. Релюшки в черепушке у него переключаются, конечно, с громадным запозданием. Ну да это неважно, лишь бы правильно переключались. Торопиться теперь некуда. Нужно мне, скажем, чтобы псёнок сел, я ему командую вот так: "Си-и-и-де-е-еть". Секунды на три одно слово растягиваю. Еще столько же, не меньше, Таир осмысливает уловленные звуки. Если сравнивать мозг с компьютером, то в собачьей голове тогда в лучшем случае работал арифмометр. Иногда даже казалось, что слышны щёлканье нажимаемых клавиш и треск крутящейся ручки. По-видимому, Таир поочерёдно вспоминал значение команды, правильную последовательность действий при её исполнении и меру ответственности за саботаж, и лишь после того, в очередной раз тихо ужаснувшись, начинал шевелиться в нужном направлении. Медленно-медленно, но всё-таки садился. И вот так неспешненько мы с ним полтора ещё часочка отработали. Благодать да и только: ни тебе бунтов на корабле, ни воплей. Чуть замечу, что кобелишка приходит в себя, тут же немножко усиливаю голос, побыстрей начинаю ходить или, если нужно, поводок поддёрну пару раз - то бишь вношу в нашу с ним синхронию махонький элемент рассогласования - и снова Таир гаснет.
Больших перерывов между сеансами муштры, таких, чтобы хватило на сон, в первые сутки работы я решил не делать. Ну там, чайку хлебну, пару папирос выкурю, и хватит. Кофеин да никотин - много ли дрессировщику надо для восстановления работоспособности? Каждый урок начинался по одному и тому же сценарию: сначала Таир висел на поводке якорем, затем изо всей мочи блажил, а после механической обработки уходил в астрал. Но, что меня абсолютно устраивало, всякий раз эти непродуктивные подготовительные фазы становились короче и короче. К утру убогий стал впадать в нирвану уже после первого к нему прикосновения. Зато каких удалось достичь темпов обучения - по сю пору не перестаю удивляться. Эх, жаль, кинокамеры с оператором под рукой не было. А то, конечно, забавно бы получилось - запечатлеть тогда нашу тормознутую парочку. Да еще озвучить на эстонском языке. Представить себе только: документальное многосерийное замедленное кино, причем замедленное натурально, без использования спецэффектов. А в самом его конце титры: "При съёмках этого фильма животное долго и мучительно страдало".
Днем Таир был вымотан уже настолько, что ни о каком сопротивлении и не помышлял. Подгонять его рывками поводка приходилось теперь не потому что он упирался, не желая или боясь идти со мной, а потому что ноги его заплетались и быстро передвигаться он попросту физически не мог. Однако, избегая воздействий парфорса, он сумел, к моему удивлению, всё же сообразить и найти самую выгодную для себя позицию при хождении у ноги: он держал свой нос строго у моей коленки, успевая при этом за всеми моими поворотами и ускорениями. И хотя такой вариант исполнения навыка несколько отличается от общепринятого, когда около колена должно быть его плечо, но в полуметровый нормативный допуск Таир всегда укладывался, как я ни пытался от него на следующих занятиях оторваться. А потому я не стал добиваться лучшего - сойдёт и так. Чай, не для показухи готовлю, а для работы.
А пока более всего ему хотелось, естественно, упасть где угодно и хоть сколько-нибудь полежать не шевелясь. В общем, едва ли не идеальное состояние, чтобы заняться выработкой выдержки. За неё я и взялся. И безо всяких проблем, буквально сразу же, Таир по команде мёртво сидел и лежал, не пытаясь даже повернуть головы, пять минут и дольше, - без разницы, оставался я в поле его зрения или уходил с глаз долой. Ну не было у него ни сил, ни желания изменить позу!
А вот неподвижно и долго стоять этому несчастному было по причине чрезмерной усталости трудновато. Ножки подгибались. Что ж, надел я ему десятиметровый поводок петлей на живот, перекинул этот поводок через подходящую перекладину и, как только Таир пытался без моей санкции опуститься на землю, он сразу зарабатывал ощутимый рывок, вследствие которого его конечности иногда даже слегка отрывались от поверхности планеты. Волей-неволей пришлось шакальему отродью перешагнуть через своё "не могу" точно так же, как он несколько раньше переступил через "не хочу". И потом ещё великое множество раз ему пришлось через них переступать. А это и есть самое главное в дрессировке - добиться беспрекословного повиновения собаки своему хозяину при любых обстоятельствах и в любом состоянии.
Нет, конечно, чего там спорить: с определённой точки зрения, парфорсная дрессировка - вполне варварский способ общения с собакой. Пусть он даже изобретён в своё время в цивилизованной Германии. "Но ведь изобретён в девятнадцатом веке! - воскликнет просвещённый гуманист. - А с тех пор наука ушла далеко вперёд!". И начнёт сыпать терминами: оперантное научение, скиннеровские методы, бихевиоризм, коррекция поведения... На то у меня всегда один стандартный ответ: нужно, братцы, понимать разницу между собакой обученной и собакой дрессированной. Обученная знает, какие действия по каким сигналам она должна выполнять. Но отнюдь не факт, что она станет их выполнять, если ей того не хочется. А дрессированная - станет, даже если ей и не можется. Служебная собака должна работать надёжно, безотказно - это аксиома. Надёжность же достигается только через принуждение и никак иначе. Потому неважно, какой метод обучения - оперантный, механический или контрастный - избирается для той или иной собаки, лишь бы только он давал быстрый результат. Но когда речь заходит о гарантиях, тут на бихевиоризм да на игру полагаться нельзя. Тем более не следует возлагать на них никаких надежд, если требуется перековать характер собаки. А на парфорсную дрессировку - можно. Опять же, если судить по средней скорости обучения, а она порою очень и очень важна, эти методы и рядом друг с другом не стояли.
Доработали мы с Таиром до полудня, а потом отвёл я его в вольер, поставил перед ним тазик, в который накрошил граммов несколько мяса, похвалил хорошенько и вышел. А измученный пес, не веря случившемуся, еще несколько минут сидел ошеломлённый, и долго, не меняя позы, издалека принюхивался к мясу. Потом поднялся, потянулся было к тазу, но передумал, развернулся и юркнул в кабину.
Меня, как и его, тоже совершенно не манила еда. А вот прилечь на пару часиков очень хотелось. Что я и не преминул сделать, прежде чем начать следующий длительный урок.

3

Эх, кабы ведома была в то время в нашей стране старая добрая немецкая система парфорсной и интенсивной дрессировки, не пришлось бы мне изобретать велосипед, находя с помощью научного тыка и перебора вариантов самые эффективные приёмы и способы, кои универсально пригодны что для хороших, что для плохих собак. А с другой стороны посмотреть, собственный опыт ошибок и удач нередко оказывается куда как полезнее чужого, пусть и самого распрекрасного. Первый плюс в том, что преимущества и недостатки всех методик становятся совершенно ясными, только если методики эти опробованы самолично. Второе достоинство - когда много времени спустя вдруг узнаёшь, что умные люди, создавшие наилучшую систему дрессировки, оказывается, решили какую-либо проблему точно так же, как и ты, сознание собственной гениальности начинает ощутимо греть душу. А коли есть за что себя уважать - это приятно и полезно для здоровья. Третий положительный момент: иногда в процессе поиска вдруг обнаруживаешь может и не самый совершенный, но по крайней мере оригинальный способ научения, который не сейчас, так потом оказывается в какой-то ситуации, не для той, так для другой собаки наиболее подходящим.
На вечернем занятии подвел я Таира к сквозной лестнице. Понятно, псёныш на парфорсе и голодный до невозможности. Все чин чином: глажу его, кусочек мяса показываю, пытаюсь заманить хотя бы на первую ступеньку. А ему кусочка не надо, он, как только увидел эту лестницу, уже весь скукожился в ожидании страшного. Что ж, пробую затащить четвероногую дрянь наверх силою. На это позор своей породы лёг, согнувшись в три погибели, поджал лапки и зажмурился - шага, мол, не сделаю, хоть на месте убивай. Почесал я в затылке, здравая мысль и появилась. Взял Таира на руки (осторожно взял, а всё равно от брызнувшей струйки не уберёгся), поднялся с ним на несколько ступенек, аккуратно положил на лестнице мордой вниз, успокоил чуток. Ну и начинаю потихоньку спускаться, рывочками понуждая его идти следом. Понял внебрачный сын презренного шакала, что оставаться наверху ещё страшнее, а упираться нет почти никакой возможности, и, надсадно скуля, ступенька за ступенькой сполз вниз. Вот и замечательно! Выказал я ему умеренно-бурно свой восторг, развернул кругом и - вперёд, на штурм препятствия. Но теперь уж, голубчик, топай-ка ты своими ногами! Вижу, дело пошло. Раз собака знает, как можно спуститься со снаряда, её уже не так пугает и подъём. Несколько раз прошли мы по лестнице вверх и вниз с той стороны, где ступеньки горизонтальные и широкие, а затем стали учиться карабкаться по "строгому" трапу с узкими перекладинами вместо ступенек. Конечно, не сразу и не с великой радостью Таир на него полез. Однако же пара-другая десятков тычков и пинков оказались весомее его желания орать и брыкаться. Медленно-медленно, непрерывно распевая жалобные песни и трясясь от ужаса, но сначала с моей, когда мягкой, а когда и жёсткой помощью, а потом и самостоятельно Таир стал по команде преодолевать лестницу, а вслед за тем, таким же порядком, и бум.
С тех пор, если какая собака отказывается в первый раз идти на снаряд, упирается, то я не трачу понапрасну времени и нервов на втаскивание её наверх силой, а поступаю как с Таиром - то есть, сначала показываю, как надо спускаться. Если, конечно, она не относится к разряду неподъёмных из-за своих размеров или злобности.
Где-то день на третий наших мучений приспел черёд заняться апортировкой. Вырезал я из полешка некое подобие гантельки и предлагаю Таиру с этой штучкой поиграть. Без особой, впрочем, надежды на его согласие. Ожидания вполне оправдались. Чем дольше я прыгал и извивался перед отрыжкой эволюции, недостойной имени собаки, чем старательнее вызывал её на игру, тем более Таир столбенел и вытаращивал зенки. А от деревяшки, сунутой непосредственно под нос, он отворачивал морду и тут же начинал пятиться.
Попадись мне этот гнуснявый хотя бы тремя годами позже, он просто-напросто испытал бы на своей шкуре эффективность немецкого "метода лаяния от боли", только и всего-то. Ну и стал бы носить хоть деревяшку, хоть железяку как миленький. Там принцип простой: быстренько объясняешь собачке, что в промежутке между подачей команды и моментом, когда она ухватит зубами указанную вещь, воздействия парфорсом будут непрерывными и всё более усиливающимися. Вплоть до лёгкой степени удушения. И что в её интересах промежуток этот сократить до минимума и терпеливо держать в пасти апортировочный предмет, пока последний не будет изъят. За то причитается моральное и материальное вознаграждение, а парфорс больше дёргать не будут.
Но по причине моей тогдашней неосведомлённости о приёмах парфорсной дрессировки, пришлось пойти другим путём. Привязал я к краям гантельки по куску бечёвки, разжал Таиру челюсти, сунул в пасть ему гантельку, а за ушами завязал всё это дело бантиком. Поначалу Таир притих, ошалевши, но через несколько секунд, когда глаза его окончательно выкатились из орбит, состояние ступора перешло в бешеную истерику, в ходе которой он пытался выдрать всеми четырьмя лапами деревяшку из своего рта. Но попытки были тщетными, поскольку и бечёвка была крепкой, и я при помощи сапогов, хлыста и "строгача" отвлекал Таира от столь неприглядного занятия. Когда дрянное создание, наконец, выдохлось и впало в обычную для себя глубокую депрессию, оно за полчаса уяснило, что ходить у ноги и сидеть можно не только порожняком, но и таская в зубах гантельку, и что гантелька эта, пока держишь её в пасти, есть не просто кусок дерева, а индульгенция, спасающая жизнь и здоровье некой мерзкой твари от моего справедливого и страшного гнева. А развить усвоенный навык дал